Мальчик в полосатой пижаме - Страница 38

К оглавлению

38

— Нет, это мы их не любим, дурачок.

Бруно помрачнел. Гретель постоянно твердят, что нельзя обзывать брата дураком, но она никак не уймется.

— Ну и почему же мы их не любим? — спросил Бруно.

— Потому что они евреи.

— Понятно. Противоположность и евреи не могут ужиться рядом.

— Нет, Бруно, — несколько рассеянно ответила Гретель. Заметив нечто необычное в своих волосах, она теперь тщательно изучала находку.

— Так почему же всем не собраться вместе и…

Речь Бруно прервал пронзительный визг Гретель. Она визжала так громко, что мама, отдыхавшая после обеда, проснулась и прибежала в спальню дочери, чтобы выяснить, кто из ее детей кого убил.

Экспериментируя с волосами, Гретель обнаружила крошечное яичко, размером не больше булавочной головки. Она показала его маме. После чего мама покопалась в ее волосах, приподнимая прядь за прядью. Затем настал черед Бруно.

— Возмутительно, — рассердилась мама. — Я так и знала, что-нибудь в этом роде здесь обязательно случится. В таком-то месте!

Оказалось, что у Гретель и Бруно завелись вши. Голову Гретель обработали специальным шампунем, невероятно вонючим, но это не улучшило ей настроения — запершись в спальне, она прорыдала несколько часов кряду.

Волосы Бруно тоже помыли шампунем, но потом папа заявил, что разумнее всего вернуться к истокам, и взял в руки бритву, чтобы обрить Бруно под ноль. Тут и Бруно расплакался. Бритье не отняло много времени. Бруно с горечью наблюдал, как его волосы плавно падают с головы на пол, к его ногам, но папа без устали твердил, что так надо.

После бритья Бруно глянул в зеркало в ванной и страшно расстроился: лысая голова выглядела полным уродством, а глаза теперь казались слишком большими. Бруно едва не испугался своего отражения.

— Не переживай, успокоил его папа. — Волосы отрастут. Через месяцок будешь опять лохматый.

— Это все из-за грязи, — вставила мама. — Если бы кое-кто понял наконец, как дурно сказывается на всех нас подобное окружение.

Глядя на себя в зеркало, Бруно не мог не заметить, что стал очень похож на Шмуэля, и подумал, что у людей за оградой, наверное, тоже были вши и поэтому их всех обрили наголо.

Когда на следующий день Бруно встретился со Шмуэлем, тот, завидев Бруно, принялся смеяться, что не добавило Бруно уверенности в себе, нехватку которой он теперь остро ощущал.

— Я теперь вылитый ты, — скорбно произнес он, будто речь шла о великом несчастье.

— Только толще, — уточнил Шмуэль.

Глава семнадцатая
Мама добивается своего

В Аж-Выси маме совсем разонравилось, она все время пребывала в дурном расположении духа, и Бруно отлично понимал, что с ней творится. В конце концов, когда он только приехал сюда, его возмущению не было предела, потому что, во-первых, это место совершенно не походило на родной дом, а во-вторых, ему сильно не хватало трех его верных друзей на всю жизнь. Но со временем для него многое изменилось — в основном благодаря Шмуэлю, который стал для Бруно важнее, чем его берлинские друзья, Карл, Мартин и Даниэль. Но мама не обзавелась своим Шмуэлем. Ей не с кем было поговорить, а единственного человека, с кем она подружилась, лейтенанта Котлера, перевели служить в другое место.

Бруно не был одним из тех мальчиков, которых хлебом не корми, только дай подслушивать, стоя под дверью или засунув голову в дымоход. Но однажды, проходя мимо папиного кабинета, где мама с папой вели очередную беседу, он не мог не услышать, о чем они говорят, — больно уж громко звучали голоса.

— Это отвратительно, — сказала мама. — Просто отвратительно. У меня больше сил нет все это терпеть.

— У нас нет иного выхода, — возразил папа. — Перед нами поставлена задача…

— Нет, — перебила мама. — Задача поставлена перед тобой. Мы тут ни при чем. Оставайся, если хочешь.

— Но что подумают люди, если я позволю тебе и детям вернуться в Берлин без меня? Не поставят ли они под сомнение мою преданность делу?

— Делу? — вскричала мама. — И это ты называешь делом?

Дальше Бруно уже не слушал: голоса звучали все ближе и ближе к двери кабинета, и возникла опасность, что мама может внезапно выскочить из кабинета в поисках лечебного ликера, поэтому Бруно побежал к себе наверх. Впрочем, он услыхал достаточно, чтобы сообразить: весьма вероятно, очень скоро он вернется в Берлин. К собственному удивлению, он не знал, радоваться этому или огорчаться.

Отчасти он до сих пор скучал по берлинской жизни, но за год там многое изменилось. Карл и два других лучших друга Бруно, чьих имен он не мог припомнить, возможно, давно про него забыли. Бабушка умерла, а от дедушки не было почти никаких известий, разве что папа однажды обронил: «Мой отец впал в маразм».

Опять же, Бруно успел привыкнуть к Аж-Выси: герр Лицт его не допекал; с Марией он ладил куда лучше, чем в Берлине; Гретель все еще переходила в другой возраст и старалась не сталкиваться с братом (кроме того, она уже не была таким же безнадежным случаем, как раньше), а ежедневные беседы со Шмуэлем наполняли его счастьем.

Словом, Бруно не знал, что и думать о переезде в Берлин, и решил: будь что будет — как бы родители ни поступили, он жаловаться не станет.

Шли недели, но ничего не менялось, жизнь текла по заведенному порядку. Папа большую часть времени проводил у в кабинете или за оградой. Мама словно затаилась; она все чаще укладывалась спать днем, и порою даже не после обеда, но и до, и это вызвало у Бруно беспокойство: уж не заболела ли она? Разве здоровому человеку нужно столько лечебного ликера? Гретель сидела в своей комнате, рассматривая карты, которые она налепила на стены, и часами изучая газеты, прежде чем передвинуть булавки на миллиметр-два. (За эту возню с картами герр Лицт особо хвалил сестру.)

38