Мальчик в полосатой пижаме - Страница 23

Бруно изумленно уставился на него:

— Что ты сказал?

— Я родился пятнадцатого апреля тысяча девятьсот тридцать четвертого года.

Глаза Бруно широко раскрылись, а рот сложился буквой О.

— Не может быть.

— Почему? — слегка обиделся Шмуэль.

— Нет, — Бруно затряс головой, — я тебе верю. Но я ужасно удивлен. Потому что я тоже родился пятнадцатого апреля. В тысяча девятьсот тридцать четвертом году. Мы родились в один день!

Шмуэль задумался.

— Значит, тебе тоже девять.

— Да. Разве это не странно?

— Очень странно. Может, по эту сторону ограды и сотни Шмуэлей, но я не видел здесь никого, кто бы родился в один день со мной.

— Мы как близнецы, — сказал Бруно.

— Есть немного, — согласился Шмуэль.

Бруно вдруг страшно обрадовался. Ему вспомнились Карл, Даниэль и Мартин и то, как весело им было вместе в Берлине, и тут он понял, до чего же одиноко ему жилось в Аж-Выси.

— У тебя много друзей? — Бруно искоса поглядывал на Шмуэля.

— О да!.. Ну, в общем, много.

Бруно нахмурился. Он-то надеялся, что Шмуэль ответит отрицательно и это только добавит им обоим сходства.

— Близких друзей? — уточнил он.

— Ну, близких, пожалуй, нет. Нас здесь много — то есть мальчиков нашего возраста. Правда, мы почти все время деремся. Поэтому я и прихожу сюда. Чтобы побыть одному.

— Это нечестно, — заявил Бруно. — Почему я должен торчать по эту сторону ограды, где не с кем поговорить и не с кем поиграть, когда у тебя полно друзей, с которыми можно играть весь день напролет? Придется поговорить об этом с папой.

— А где ты родился? — внезапно заинтересовался Шмуэль.

— В Берлине.

— Где это?

Бруно собрался было объяснить, но вовремя сообразил, что толком и не знает, где находится Берлин.

— В Германии, конечно, — нашелся он. — А ты разве не из Германии?

— Нет, я из Польши.

— Тогда почему ты говоришь по-немецки? — удивился Бруно.

— Потому что ты поздоровался по-немецки. Я и ответил так же. А ты умеешь говорить по-польски?

— Нет. — Бруно растерянно хихикнул. — Я не знаю никого, кто бы говорил на двух языках. И тем более никого из наших ровесников.

— Мама — учительница в моей школе, и она научила меня немецкому, — сказал Шмуэль. — Она и по-французски говорит. И по-итальянски. И по-английски. Она очень умная. Я пока не знаю ни французского, ни итальянского, но она обещала, что когда-нибудь научит меня английскому, потому что он может мне понадобиться.

— Польша, — медленно произнес Бруно, обкатывая слово на языке. — Там ведь не так хорошо, как в Германии, правда?

Шмуэль насупился:

— Почему там должно быть хуже?

— Но ведь Германия — величайшая в мире держава, — припомнил Бруно беседы отца с дедушкой. — Мы лучше всех… — Еще не успев закончить фразу, Бруно почувствовал, что в его словах что-то не так.

Шмуэль посмотрел на него, но ничего не сказал, а Бруно испытал настоятельное желание поговорить о чем-нибудь другом. Меньше всего ему хотелось, чтобы Шмуэль принял его за хвастуна. Молчание затянулось, и Бруно прервал его вопросом:

— А где находится Польша?

— В Европе, где же еще.

Бруно попытался вспомнить, какие страны он проходил на уроках географии с герром Лицтом.

— А ты знаешь такую страну Данию? — спросил он.

— Нет.

— Думаю, Польша находится в Дании. — Хотя Бруно и старался выглядеть умным, но запутывался все сильнее и сильнее. — За много километров отсюда, — добавил он для пущей убедительности.

Шмуэль пристально глядел на него, шевеля губами, словно обдумывал ответ.

— Но мы же сейчас в Польше, — наконец произнес он.

— Разве?

— Да. А Дания очень далеко и от Польши, и от Германии.

Бруно рассказывали обо всех этих странах, но ему всегда казалось скучным заучивать их местоположение.

— Отлично, — бодрым тоном произнес Бруно. Он подозревал, что наговорил кучу глупостей, и дал себе обещание впредь быть внимательнее на уроках географии. — Но ведь все относительно, верно? Расстояние, я имею в виду.

— Я никогда не был в Берлине, — сказал Шмуэль.

— А я никогда не был в Польше до того, как приехал сюда, — подхватил Бруно, а в голове у него мелькнуло: «До чего же легко говорить правду!» — Если, конечно, это действительно Польша.

— Можешь быть уверен, — опять погрустнел Шмуэль. — Правда, не самая лучшая ее часть.

— Вот уж нет.

— Там, где я родился, намного красивее.

— Здесь определенно хуже, чем в Берлине, — объявил Бруно. — В Берлине у нас был дом в пять этажей, если считать подвал и комнатушку с окном на самом верху. И там были чудесные улицы и магазины, и лотки с овощами-фруктами, и множество кафе. Но если ты когда-нибудь поедешь туда, не советую гулять по центру города в субботний день, потому что тебя там просто затолкают. А раньше, до того как многое изменилось, в Берлине было еще лучше.

— Что изменилось? — полюбопытствовал Шмуэль.

— Ну, там было очень тихо, — нехотя ответил Бруно: он не любил рассказывать о переменах. — И я мог читать по вечерам в постели. Но теперь в Берлине бывает очень шумно и страшно, и нам приходится выключать свет повсюду, когда на улице стемнеет.

— Город, где я родился, намного приятнее, чем Берлин, — сказал, как отрезал, Шмуэль, хотя Берлина он в глаза не видел. — Там все очень милые, и у нас большая семья, и еда куда лучше.

— Ладно, пусть каждый думает что хочет, а другой уважает его точку зрения, — предложил Бруно, которому вовсе не улыбалось поссориться с новым другом при первом же знакомстве.